Жизнь в последнее время пошла кучерявая: все чаще для интерпретации текущих событий пригождаются приобретенные в далекой юности знания, с реальностью никак не связанные. Историко-философские курьезы, можно сказать.

Я об Александре Бастрыкине. Который днем рулит Следственным комитетом, а в тиши ночей придумывает, как усовершенствовать российское правосудие. И потом делится своими думками в блоге на сайте ведомства. На минувшей неделе он усмотрел возможность ввести в УПК РФ институт установления объективной истины. Если этот его великий текст не читать, то можно решить, что Бастрыкин одумался – как раз начались слушания по Болотному делу, самое время установить объективную истину: кто кого бил, и удар какой силы может нанести пустая пластиковая бутылка. Но я, как назло, текст прочитала.

Половина его переписана из пособия по диамату: «Объективная истина является базовой категорией научного познания, в том числе в господствующей в современной российской, да и мировой, науке методологии диалектического материализма, основным постулатом которого является тождество бытия и сознания. Из этого постулата выводится тезис о познаваемости объективной действительности. Возможность достижения истины материалистическая диалектика ставит в зависимость от применения правильной, научно обоснованной методологии».

Помню, как году в 92-м мы забавы ради читали этот бред в советских учебниках, стоя в очереди за Платоном в Публичке. А вот, оказывается, до сих пор господствует в мировой науке методология диалектического материализма. Она такая вся диалектическая, что когда бутылка летит в омоновца, сила ее удара резко возрастает, а когда демонстранта втаптывают в асфальт, подошвы армейских ботинок приобретают нежность пуха. Важно, в общем, чье сознание тождественно чьему бытию. Очевидно, что сознание Бастрыкина – нашему.

Но суть не в диалектическом материализме. Глава СК проводит разницу между англосаксонской судебной системой, в которой предполагается, что абсолютно точной картины преступления нам никогда не узнать и поэтому истиной следует считать то, что лучше доказано (Бастрыкин клеймит это дело как «чуждый современной науке агностицизм»), и немецкой, где все-таки тщатся установить, что же было на самом деле. И вот он предлагает перейти от первой (установленной в УПК образца 2002 года) ко второй, потому что она нам, диалектикам, ближе.

Я не знаю, что все это значит для болотного дела. Наверное, следователи будут показывать видеозаписи, на которых ничего не видно, и говорить, что вот она, объективная истина, добытая посредством научно обоснованной методологии диамата. Но зато я зачем-то знаю другое. В 1937 году писатель Лион Фейхтвангер беседовал со Сталиным о процессе Зиновьева. Тот спросил отца народов, почему в изданном по делу «Протоколе» приведены только признания подсудимых – нельзя ли, мол, издать также и другие материалы – то, что доказывает вину Зиновьева и др. помимо их собственных признаний. И Сталин ему ответил: среди юристов есть две школы, англосаксонская и германская. Первая довольствуется доказанным, а вторая ищет улики. Так вот первая, сказал Сталин Фейхтвангеру, прогрессивнее. Зачем искать следы, когда и так все доказано?

Не буду гадать, как этот поворот на 180 градусов воспринимается в диалектическом мире Бастрыкина: то ли он возомнил себя Сталиным, то ли, наоборот, хочет показать, что Сталиным не является. Но статус болотного дела это новое обращение к двум юридическим школам проясняет. Степень его химеричности тождественна показательным процессам тридцатых, но только эти новые подсудимые не желают сознаваться. Теперь чтобы превратить следственную химеру в юридическую истину приговора, приходится вводить в УПК «объективную истину диалектического материализма».